|
|
В дряблой зелени вспыхнули гроздья рябины,
словно ветром раздутые кучки углей.
Я вдыхаю опять запах вымокшей глины
и грибной аромат отдалённых аллей.
Этой ночью шёл дождь не по-летнему кротко,
не решаясь стучаться в уснувший мой дом,
и сквозь сон мне мерещилось, что под окном,
как к приезду гостей всё шипит сковородка.
Это август. С заплатами жёлтого цвета
плодородья растрёпанное божество.
Хмель минувшей весны и прожорливость лета
отразились в тяжёлой осанке его.
Он меня переполнил. Замучил оскомой
от анисовок алых, агатовых слив
и печали о той, что из этого дома
навсегда укатила, "пока" обронив.
Только всё, что за лето в груди накипело, –
то ли счастье сезонное, то ли напасть? –
отлегает от сердца и яблоком спелым
в августовские травы готово упасть.
Виктор Гаврилин
|
|
|
|
Из мира трав и полнолунья
на свет открытого окна
ночная бабочка июня
влетает, шорохов полна.
Пока огонь мой не потушен
и не пропел вдали петух,
стрекочет рядом дух заблудший
или своё нашедший дух.
Есть чудеса у летней ночи,
но есть и нужная строка,
и шёпот думы неумолчной,
и свет спокойный ночника.
Есть в этом странное влеченье.
И станут бабочки опять
луны огромное свеченье
на одинокий свет менять.
Какое счастье не заметим,
какую истину найдём
под этим избранным, под этим
теперь пожизненным огнём?
Виктор Гаврилин
|
|
|
|
Разреши мне, пусть будет в июле жара,
словно смолоты в воздух кофейные зёрна,
и с какой-то шашлычною дымкой утра
по низине приправлены духом озёрным.
Это пиршество всё ещё вынесет плоть.
Пусть запомнит в ней каждая бренная клетка
то, как плавится в сотах медовый ломоть,
как в саду истомляется душная ветка.
И, быть может, в последней горячке земной
будет бред не про некие адовы пытки,
а про пенье пчелы, и полуденный зной,
и горение жизни в слепящем избытке.
Виктор Гаврилин
|
|
|